Содержание "Спасский вестник" №12. 2005 г.

Л.И. Скокова

Судьба личности – судьба народная

«Бирюк» Тургенева и «Гроза» Островского

Трудно, наверное, найти людей столь разных, как Иван Тургенев и Александр Островский. И можно ли сравнивать небольшой рассказ, да ещё «вырванный» из единого цикла, со сценической драмой?

Владимир Лакшин в книге об Островском так описывает первую встречу двух талантливейших людей XIX века, оставивших, каждый по-своему, глубокий след в истории мировой культуры: «Зимним вечером у калитки дома на Николо-Воробьинском остановился экипаж. Из него вышел молодой барин в цилиндре и с тростью. Он долго и напрасно искал вертушку звонка (тут его отродясь не было). На шум подошёл заспанный и вечно в подгуле Иван Михайлов, дворник и швейцар Островского. Гость велел спросить барина, примет ли он Тургенева, приехавшего из Петербурга.

Обычно к Островскому ходили запросто, по-московски. Подымались по тёмной, скрипучей, деревянной лестнице и стучали в незапертую дверь, пока не раздавался ответный голос хозяина. Иван Михайлов был испуган, что приезжий барин послал его с докладом.

«Батюшка-отец! – с привычным приветом обратился он к Александру Николаевичу. – Там внизу большой барин просится к тебе пройти, – Тургеневым прозывается. Пущать ли?» 1 . Случилось это в январе 1855 г.: «Второй год шла Крымская кампания, и Тургенев, человек европейского воспитания, а стало быть, не чуждый политике, затронул и эту тему. Однако он натолкнулся на полное безразличие к ней хозяина» 2 .

Да, Тургенев решил познакомиться первым с новым светилом, взошедшим на литературном небосклоне. Он ценил любой талант и человеком был общительным. Но понимания у Островского в этот свой приезд не нашёл. Тургенев был человек другого социального круга. Да к тому же он воспринимал общественные проблемы как свои собственные и был активен в общественной жизни. Островский же к общественным темам был индифферентен, и к моменту визита Тургенева драматург «не знал ещё, что стоит на пороге совсем новой эпохи в своей жизни, жизни своих друзей и всей огромной страны, называвшейся Россия» 3 . И как бы резко ни осуждал Островский дикие нравы в купеческой среде, он любил своё Замоскворечье. Да и на традиционные начала жизни народа у него был свой взгляд. Тургенев же мечтал о возрождении служилого дворянства и о купцах с отвращением писал Герцену: русский народ «носит в себе зародыши такой буржуазии в дублёном тулупе, тёплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности – что далеко оставит за собою все метко верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию в своих письмах. Далеко нечего ходить – посмотри на наших купцов» 4 .

Между тем Островский был всего на четыре с половиной года младше Тургенева; фактически это были люди одного поколения. И как бы субъективно по-разному они ни подходили к проблемам своего времени, объективно оба не могли обойти эти проблемы в своём творчестве, «ибо мир идей не отделим от мира людей, а идеи от каждодневной реальности» 5 .

Мы привыкли считать, что история – это некие события, забывая, что без людей не было бы и события, и редко обращаем внимание на то, что волновало людей той или иной эпохи, чем они жили, что любили, от чего страдали. А именно это в большей степени, чем события, характеризует эпоху. Поэтому и в рассказе «Бирюк», и в драме «Гроза» в центре внимания обоих авторов – человек с его заботами, с его болью, с его бесправием, ибо крепостное право и правила, изложенные в своё время в «Домострое», принявшем форму закона, практически одно и то же; ведь быт, на котором сосредоточил внимание Островский, – такая же общественная форма существования, что и крепостничество. Потому в обоих произведениях главное – утверждение прав человека, прав личности, прав индивидуальности. О рассказе «Бирюк» я уже писала 6 . Повторяться не стану. Но этот рассказ настолько многогранен, что о нём говорить, наверное, не переговорить, поэтому не добавить несколько новых соображений не могу. Почему-то, например, никто не обратил внимания на то, что «Бирюк» – композиционный центр антикрепостнических «Записок охотника» 1852-го г. И потому именно в этом рассказе выражена главная мысль сборника – о социальном тупике, из которого напрашивается только один выход: уничтожение крепостного права и утверждение крестьянина в правах человека. Тогда было опубликовано 22 рассказа, «Бирюк» по счёту – одиннадцатый. И расположен он особняком от остальных рассказов о крестьянах в этом сборнике: между рассказами «Контора», где главный персонаж – дворовый человек, и «Два помещика». Дворовые были своеобразной крепостной «элитой», приближённой к барам и потому считавшейся некой ступенью выше остальных крестьян, которых называли в отличие от них мужиками. Любопытно при этом, что Тургенев, описав избу лесника Фомы, заключает: «…невесело войти ночью в мужицкую избу» [выделено мною. – Л.С.]. Иными словами, Тургенев относит Фому-Бирюка к крестьянам, а не к дворовым.

«Гроза» создавалась Островским на рубеже 50-60-х гг. А 1859 г. был годом, когда подготовка к экономической реформе, вошедшей в историю под названием крестьянской, была в разгаре и все прогрессивные люди в России жили, что называется, только ею. Но и разногласия между разными общественными силами в связи с этим резко обострились. Островский не остался в стороне: он почувствовал, как сгустились над страной грозовые тучи. Ведь борьба за отмену крепостного права шла под знаменем борьбы за права человека , а не только за реформирование экономики страны. Прошло одиннадцать лет с момента первой публикации «Бирюка». Тургенев в силу иного образования, иных жизненных интересов и иного, чем у Островского, окружения оказался более дальнозорким.

Но после смерти Николая I Островский незаметно для себя стал меняться вместе со страной. Он начинает сотрудничать в «Современнике». Тургенев отзывается о нём хоть и несколько сдержанно, но неизменно доброжелательно. «Гроза», считают литературоведы, занимает центральное место в творчестве Островского, это одно из самых острых его произведений. Но что общего между тургеневским «Бирюком» и драмой Островского?

Первое, что приходит на ум, – «образ грозы». Это, действительно, один из ключевых образов в обоих произведениях. Но осталось незамеченным, что Бирюк живёт не среди крестьян, вообще не в обществе, а в лесу. С одной стороны, это оправдано тем, что он лесник. С другой – Тургенев будто незаметно подчёркивает, что лесник Фома не похож на других мужиков, и самим прозвищем Бирюк, и внешностью («Редко мне случалось видеть такого молодца…»), а главное, по словам тех же мужиков, которые боятся его как огня, «не бывало ещё на свете такого мастера своего дела…», и ничем его подкупить нельзя, и «сжить со свету» не удаётся. «Вина», стало быть, не пьёт, как принято по деревням, и до «подачек» деньгами не унижается, хоть не то что беден, а почти нищ. Сильным и ярким человеком рисует его Тургенев. Даже с «барином» ведёт он себя независимо, и «из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза» [выделено мною. – Л.С.]. Лес в рассказе Тургенева не случаен. В «Записках охотника» все крестьяне, связанные с природой, духовно красивы и высоконравственны 7 . Эта связь с лесом множеством незримых нитей, уход в природу из искалеченного крепостничеством общества и сделали Фому свободным человеком. Поэтому он не просто честно исполняет свой служебный долг; для него порубка деревьев означает гибель леса, природы, как убийство птицы для Касьяна («Касьян с Красивой Мечи»). Бирюк в глазах крестьян необычен, потому что он выделяется среди них своей индивидуальностью.

В «Грозе» природа тоже играет немаловажную роль в создании образа главной героини. Совсем не случайно действие в драме Островского начинается с ремарки: «Общественный сад на высоком берегу Волги; за Волгой сельский вид; на берегу две скамейки и несколько кустов». Ремарки не только особый вид композиционных единиц, они обозначают позицию автора, создают художественное время и пространство. Так же, как в «Бирюке» художественное пространство Фомы – это лес, в «Грозе» главное художественное пространство – Волга и сельский вид за нею. Вряд ли Островский, как Тургенев, знал учение Руссо о преимуществе деревни («деревенской» природы) перед городом и значении природы в воспитании свободного человека. Тем не менее «сельский вид» за Волгой, несомненно, вводит зрителя в природу.

Если основное художественное пространство Фомы – лес, природа, то художественное пространство «барина» ограничено «мужицкой избой» (и в конце рассказа Фома вывел его на поляну, которой заканчивался лес), напоминая читателю о социальном тупике, но для Фомы окружающий лес, природа раздвигает это пространство, выводя героя за пределы социального убожества, формируя его нравственный облик. Не случайно и Кулигин у Островского, подчёркивая первую ремарку драматурга, открывает пьесу строчкой из песни: «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…» – и восхищается Волгой: «…Красота! Душа радуется». Итак, и у Тургенева, и у Островского художественное пространство, на котором разворачивается действие произведения, – природа. И кульминационный момент сюжетов обоих произведений – «исход» в природу, только там, в природе человек обретает свободу: Бирюк вытолкнул из избы мужика в лес, «на волю»; Катерина бросилась в Волгу. Но и у Тургенева, и у Островского художественное пространство социальной драмы ограничено у одного убогой «мужицкой избой», у другого – уездным городишкой с его «жестокими нравами». Так оба художника резко обозначили глубокую пропасть, лежащую между миром крепостничества и социально-бытового деспотизма, унижающих человеческое достоинство, и внутренним миром главных героев, отстаивающих своё право на звание человека.

Обострённым чувством религиозной нравственной ответственности Катерина напоминает тургеневскую Лизу Калитину («Дворянское гнездо»). А в тургеневской же Лукерье («Живые мощи») есть явные отголоски духовного мира Катерины. Я не исключаю, что отдельные черты духовного облика Лукерьи были навеяны Тургеневу образом Катерины. Но это другая тема.

Катерина, сильная личность, не может пойти на сделку с совестью. И как Бирюк живя в окружении лесной природы, она душой тоже погружена в природу. Совсем не случайно Островский начинает свою пьесу с картины широкой и могучей Волги. А Катерина молится в саду, среди цветов, мечтает летать, как птицы 8 . Неизвестный автор в журнале «Артист» в конце XIX в. очень точно заметил: «Всю драму Катерины можно сравнить с душным томительным летним днём, который оканчивается бурей» 9 . Трагичен и одновременно поэтичен монолог Катерины после прощания с Борисом. Почему «лучше в могилу»? Оказывается, «под деревцом могилушка… Как хорошо!.. Солнышко её греет, дождичком её мочит… весной на ней травка вырастет, мягкая такая… цветочки расцветут: жёлтенькие, красненькие, голубенькие… всякие (задумывается), всякие…».

Как Тургенев Бирюка, так и Островский показывает Катерину в двойном художественном измерении. Внешне Катерина замкнута в душном пространстве социального «тёмного царства». Но как ни старается она найти своё место в этом социальном пространстве, душа её обитает не здесь. Она рвётся из этой социальной духоты на свежий воздух, на простор природы. Правда, её природа соткана в основном из фантастических снов и видений, переплетается порой с религиозным экстазом. Но это ничего не меняет, потому что в основе мироощущения Катерины лежит языческая народная культура (на которую наложена более поздняя христианская религиозность), когда ещё нерасчленённое сознание человека не выделяло его из природы и вся его жизнь определялась как поэтикой природы, так и природными катаклизмами; и природа для человека была олицетворённым миром мифов, хотя он этого не осознавал. Именно в силу связи с природой, в одном случае реальной, в другом – полумифической, оба персонажа индивидуальны и нравственны и потому по своей нравственной масштабности не вписываются в то убогое социальное пространство, в те социальные условия, в которые они поставлены ходом общественного развития. Но они вышли «рано, до звезды».

И тут встаёт европейский вопрос эпохи Ренессанса об эмансипированной личности. История этого вопроса в русской литературе, начиная с Пушкина, сложна. Но это одна из важнейших тем в творчестве Тургенева; писатель придаёт личности статус высшей ценности. В «Грозе» приобщился к этой проблеме и Островский; в Катерине, несмотря на её религиозность, нет соборности, что подчёркивает драматург её необычным восприятием (точнее, невосприятием) церкви, которая в православии в отличие от католичества утверждается как церковь-община. Катерина же в церкви как будто сама по себе, отдельно от остальных прихожан. «Из религии, – пишет Л. Лотман, – она извлекла религиозный экстаз и обострённое чувство нравственности, но форма церковности ей безразлична» 10 . Душа её занята не службой, ей видится поток света, исходящий из-под купола в виде «столба», ей чудится «свечение» ангелов в церковной росписи, и она поглощена этими видениями. Свобода человека связана со степенью его индивидуальности. Однако человек закован в общественную несвободу и в психологию корпоративной общинности. А выжить вне общественной свободы индивидуальность не может. Такова диалектика. И тогда человек вынужден или пойти, например, на сделку со своим долгом (в данной ситуации служебным), как Бирюк, или принять смерть, как Катерина. Ведь как ни поступи Бирюк, в любом случае он нарушает либо юридический закон, либо закон человечности. И то и другое по-своему наказуемо, что справедливо в любом варианте. Бирюк оказывается в социальном тупике. И он это отлично понимает, поэтому и досадует после того, как отпустил мужика, и «отмахивается» от «барина», который, в сущности, не понял, какая психологическая драма разыгралась на его глазах: Бирюк пошёл на сделку со своей честностью. Катерина в таком же тупике. Смириться, принять лицемерную личину, как учит Варвара, – значит надругаться над своими нравственными принципами и совестью. Броситься в Волгу, покончить жизнь самоубийством – это тяжкий грех для неё, воспитанной в религиозной среде. Но у неё нет другого выхода из социального тупика. Правда, есть иная, казалось бы , точка зрения, с которой трудно не согласиться: «Душа Катерины, – пишет Ю.В. Лебедев, – в Калиновском царстве раскалывается, проходя грозовое крещение между двумя противоположно заряженными полюсами любви и долга, чтобы вновь прийти к гармонии и покинуть этот несовершенный мир с сознанием своей правоты: «Кто любит, тот будет молиться» <…> И если Катерина смерти не боится, значит, грехи искуплены», и это «не самоубийство, а добровольный уход в мир природы» 11 .

Следует вспомнить, что в середине XVIII – первой трети XIX вв. в обществе была распространена концепция смерти, рассматривающая смерть и как военный подвиг (на войне), и как жертвоприношение жизни на алтарь отечества (декабристы), и как возможность получить свободу, потому что «там, где вступала в права смерть, кончалась власть императора», чиновника, вообще любой угнетающей силы. В XVIII в. во всей Европе и затем в России возник культ самоубийства как обретение свободы. Радищев покончил с собой, желая привлечь внимание дворянской общественности к своим свободолюбивым идеям 12 . Так что исход Катерины в природу при помощи самоубийства был решён Островским вполне в духе только что закончившейся эпохи, в частности николаевской. На это указывает, например, эпизодический образ «барыни», которая в своём бессвязном, эмоциональном монологе, предрекая Катерине гибель и то, что её гибель повлечёт за собой гибель других, бросает фразу: «Вертопрахи на поединки выходят, шпагами колют друг друга. Весело!» Да, на дуэль в николаевскую эпоху стремились именно потому, что, глядя смерти в лицо и направляя на противника оружие, человек как будто чувствовал приближающийся миг свободы. Ю. Лотман утверждает: не поняв этого, «мы не постигнем, почему Пушкин пошёл к барьеру». Поэтому трактовка Лебедева самоубийства Катерины лишь подчёркивает наличие безысходного социального тупика.

Концовки двух рассматриваемых произведений не так просты, как может показаться на первый взгляд. Пойманный мужик в конце концов в бирюковой избе взбунтовался. Бирюк этот «бунт» понял и принял, потому что и мужик тоже в социальном тупике: воровать чужой лес – нарушение нравственной заповеди, не воровать – погибнет от холода и голода его семья. Бирюк попрал свой служебный долг и отпустил мужика, но его поступок не решил социальной проблемы; она осталась, хоть гроза и затихла (будто одобрив этот человеческий поступок).

Как мужик Тургенева сначала пытался разжалобить Бирюка своим бедственным положением, Катерина тоже попыталась покаяться, найти поддержку своей душе. Но тоже вынуждена была закончить «бунтом». Её гибель, казалось, вызвала протест даже у слабовольного Тихона, гневно обвинившего мать в гибели жены (недаром Островского не единожды сравнивали с Шекспиром). Тем не менее это был беспомощный порыв души. Ничего не изменилось. Кабанова осталась всё так же злобно лицемерна и «низко кланяется народу». А Тихон после её ухода, упав на труп жены, снова жалеет только себя (он принял угрозу матери). И это уже не шекспировский конец.

Однако и не в Шекспире дело. Оба, и писатель и драматург, высветив трагизм судьбы двух ярких людей, выступили против «целой системы русской государственности с отсутствием в ней прочных законов, с неуважением прав и достоинства человеческой личности» 13 . Драматический конфликт эпохи в обоих произведениях определяется судьбой личности в социальном тупике. И потому оба произведения приобретают характер эпического повествования о судьбах народных.

А образ грозы в этих произведениях многофункционален. Разность жанров и сюжетов определила и разность функций этого образа у двух художников. Но есть нечто общее в подходе к нему у Тургенева и Островского. Именно образ грозы создаёт художественное единство и рассказа, и драмы. Я говорила о двойном художественном пространстве (пространстве изображаемой эпохи – социальном пространстве – и пространстве главных персонажей) в них. Так вот, гроза – это точка художественного пересечения пространства и времени произведений, о которых идёт речь, ибо гроза, это природное явление, имеет временную протяжённость, чем и воспользовались оба художника.

В любом случае это, с одной стороны, природное явление, на фоне которого вырисовывается судьба главных героев; с другой, в переносном значении – примета эпохи, в которую вписаны все персонажи (у Островского второе выражено более чётко, у Тургенева более художественно-образно). Во второй половине 40-х гг. Россия вступает в полосу экономического, а следовательно, и социального кризиса; в конце 50-х гг. кризисное состояние России достигает своего апогея; так что время в обоих случаях, действительно, было «грозовое». И поэтому образ грозы в обоих произведениях объединяет приметы бытового и исторического времени, благодаря чему происходит «сплетение личного и общественно-публичного» (М. Бахтин). Таким образом, «гроза» даёт возможность Тургеневу и Островскому в судьбе личности, как в капле воды, отразить судьбу всего народа, именно образ грозы подчёркивает единство судеб отдельных личностей и целого народа, а «эпоха становится наглядно-зримой» (М. Бахтин).

Примечания.

1. Лакшин Владимир. А.Н. Островский. М., 2004. С. 384.

2. Там же. С. 385.

3. Там же. С. 398.

4. Тургенев И.С. Полное собр. соч. и писем. Изд. 2. Письма. Т. 5. М., 1988. С. 113.

5. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства ( XVIII – начало XIX века). СПб., 1994. С. 10.

6. Скокова Л.И. К проблеме крестьянства в творчестве И. Тургенева (на материале рассказов «Бирюк» и «Касьян с Красивой Мечи») // Спасский вестник. Вып. 4. 1997 г.

7. См.: Скокова Л. Человек и природа в «Записках охотника» Тургенева // Вопросы литературы. 2003. № 6.

8. Любопытно, что образ птицы – один из важнейших в рассказе Тургенева «Касьян с Красивой Мечи» о руссоистском «естественном человеке».

9. Александр Николаевич Островский. Его жизнь и сочинения. Сб. историко-литературных статей. М., 1912. С. 136.

10. Лотман Л.М. Островский и литературное движение 1850-1860-х годов // А.Н. Островский и литературно-театральное движение XIX – XX веков. Л., 1974. С. 104.

11. Лебедев Ю.В. О народности «Грозы», «русской трагедии» А.Н. Островского // Русская трагедия. Пьеса А.Н. Островского «Гроза» в русской критике и литературоведении. СПб., 2002. С. 375, 377.

12. См.: Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 210 – 230.

13. Лебедев Ю.М. Указ. статья. С. 355.

Содержание "Спасский вестник" №12. 2005 г.