БИБЛИОТЕКА Русский писатель И.С.Тургенев  
:: начальная страница :: новости :: биография :: музеи :: театр :: библиотека :: галерея :: гостевая :: ссылки :: e-mail ::

Содержание "Спасский вестник" №12. 2005 г.

Р.Ю. Данилевский

Два таланта. И.С. Тургенев и А.К. Толстой

Отношения личные и творческие

Тургенев и А.К. Толстой, почти одногодки, были хорошо знакомы друг с другом с 1852 г., когда близкий ко двору поэт оказал, как известно, неоценимую услугу автору «Записок охотника», взявшись за его защиту и способствуя прекращению опалы и отмене ссылки Тургенева в Спасское. Напомню, кстати, что Толстой впоследствии вступился за Тургенева ещё раз, в 1863 г., когда двор выразил недовольство в связи с общением писателя с лондонской эмиграцией.

Письмо Тургенева к Толстому из Спасского от 13 (25) мая 1855 г. проникнуто сердечной теплотой, почти нежностью 1 . Раньше, 19 (31) мая 1853 г., Тургенев пишет о Толстом своей знакомой Софье Андреевне Миллер (Бахметевой), будущей жене Толстого: «Это человек сердечный, который возбудил во мне большое чувство уважения и благодарности. Он едва знал меня, когда случился со мной мой неприятный случай, и, несмотря на это, никто мне не выказал столько сочувствия, как он, <…> я счастлив, что я благодарен Т<олстому> – и всю жизнь сохраню к нему это чувство» (Там же. 2. 232). Обращаясь к Луи Виардо (28 января/ 9 февраля 1853 г.), Тургенев просит кланяться «милому графу Толстому» (Там же. 193). Толстой, со своей стороны, уподобил «Записки охотника» музыке Бетховена, вдохновляющей на творчество. «Когда я встречаю что-нибудь подобное, – писал он С.А. Миллер 6 октября 1852 г., по поводу характера Чертопханова, – я чувствую, что энтузиазм подымается к голове, по спинному хребту, так же, как когда я читаю прекрасные стихи» 2 .

Но похвалы, расточаемые Толстым в адрес Тургенева, почти всегда содержали, как говорится, крупинку соли. Даже в цитированном письме, хваля мастерство Тургенева – автора «Записок охотника», А.К. Толстой не преминул заметить: «Многие из его характеров – драгоценные камни, но не обтёсанные» 3 . Подчас же, особенно касаясь человеческих качеств Тургенева, Толстой весьма резок. Так, в январе 1855 г. он восклицает в письме к С.А. Миллер: «Тургенев – не человек; у него недостаёт спинного хребта…» 4 . В другой раз он с восторгом отзывается о поэтичности тургеневского «Фауста» и тут же заявляет о чувствах героини: «довольно слабо описано» 5 .

В более поздние годы Толстой полушутливо напишет своему петербургскому приятелю Болеславу Михайловичу Маркевичу: «…в литературе, за исключением меня, канальи такие, что дальше некуда. Хотел бы я сделать исключение для Тургенева, но его “Несчастная” – гадость чертовская…» 6 . Двоюродному брату и соавтору по сочинениям Козьмы Пруткова Алексею Михайловичу Жемчужникову Толстой пишет в 1872 г. о «Вешних водах»: «Скажи мне что-нибудь о последней повести Тургенева, а особенно прочитай её моей жене. Впрочем, что бы Тургенев ни написал, хотя бы: Гоп, гоп, гоп или кукурику, она умилится» 7 .

Только для тургеневского Базарова Толстой сделал исключение. Для него это – не циник и нигилист, а свободная, сильная и честная личность – то, что он всегда искал в людях. «Если бы я встретился с Базаровым, – пишет он жене 11 (23) декабря 1871 г., – я уверен, мы стали бы друзьями, несмотря на то, что мы продолжали бы спорить» 8 . В этом случае Тургенев явно одерживает над скепсисом Толстого полную победу.

Но какая-то тень всегда лежала на их отношениях. Вот уже тяжело больной Толстой участвует вместе с Тургеневым в благотворительном вечере, устроенном в Карлсбаде для русской публики в пользу погорельцев Моршанского уезда. На этом вечере Тургенев читает «Льгов» и «Живые мощи», а Толстой – свою поэму «Грешница» и баллады «Змей Тугарин» и «Алёша Попович». На другой день поэт пишет жене (2/14 июля 1875 г.): «Я был очень хорошо принят, не хуже Тургенева; я читал хорошо, без всякого волнения, и меня вызывали четыре раза. Тургенев был очень взволнован, и вначале голос его дрожал. Я ничего не понимаю в его литературных отношениях ко мне. Я видел много доказательств его литературной вражды, и тем не менее вчера, после чтения, когда мы всходили по лестнице к Зегенам [семья знакомого врача, практиковавшего в Карлсбаде. – Р.Д.], он сказал, невнятно, точно говорил самому себе: “Прекрасная… была последняя вещь”.

– Какая вещь? – спросил я.
– Последняя, – ответил он.
– Камаринская? – спросил я нарочно [имелось в виду известное произведение М. Глинки, исполнявшееся на вечере. – Р.Д.].
– Нет, та, что вы читали» 9 .

На этот раз, в свою очередь, Тургенев был побеждён талантом Толстого. Это была одна из последних, если не последняя, их встреча. Соревновательность, ревность, какое-то чувство соперничества никогда не покидало их, то убывая, то вновь разгораясь.

Незадолго до этого благотворительного вечера Тургенев из Карлсбада писал Елизавете Владимировне Львовой, двоюродной сестре поэта: «Он, бедный, кажется, очень серьёзно болен, и доктор Зеген отзывается о нём неутешительно. Хотя я и не вполне разделяю вашего взгляда относительно его таланта, но как человека его нельзя не любить, и я люблю его, несмотря на то, что мы с ним не во всём сходимся. Кроме того, как вам известно, я ему обязан лично, что, конечно, никогда не могу забыть. – Вижу я Алексея Константиновича, разумеется, почти ежедневно и даже вместе с ним пустился в благотворительность. Он славный человек, и я жалею, что к нему многие относятся несправедливо…» (П.14.106).

Со стороны Тургенева также можно составить реестр критических высказываний, касающихся А.К. Толстого.

«Неужели, не шутя, гр<аф> А. Толстой сидит над “Борисом Годуновым”? Изумительная настойчивость этого добрейшего, но скучнейшего писателя достойна лучшей участи!» (И.П. Борисову, 30 июля/11 августа 1869 г. – П.12.71-72). «Жаль мне Толстого – как отличнейшего человека; как писатель – он ужасен почти столько же, сколько его двоюродный брат» (П.В. Анненкову, 6/18 марта 1874 г. – П.13.33).

Письмо-некролог (с датой 5/17 октября 1875 г.; поэт скончался 28 сентября ст. ст.), посланное Тургеневым в «Вестник Европы», было выдержано в тоне сдержанной скорби и вовсе не являлось панегириком покойному, как это показалось литературным противникам А.К. Толстого – Н. Некрасову и М. Салтыкову-Щедрину. Напомнив о «симпатической личности отошедшего в вечность поэта», Тургенев подчёркивает: «Я сказал: поэта. Да; он был им несомненно, вполне, всем существом своим; он был рождён поэтом, а это в наше время везде – и пуще всего в России – большая редкость». Толстой, по словам Тургенева, «не мог быть ничем иным, как только тем, чем создала его природа; он имел все качества, свойства, весь пошиб литератора в лучшем значении этого слова». И всё-таки Тургенев не обходится без маленького «но». «Не будучи одарён той силой творчества, тем богатством фантазии, которые присущи первоклассным талантам, – пишет он, – Толстой обладал в значительной степени тем, что одно даёт жизнь и смысл художественным произведениям, а именно: собственной, оригинальной и в то же время очень разнообразной физиономией; он свободно, мастерской рукою распоряжался родным языком [эта тургеневская похвала многого стоит! – Р.Д.], лишь изредка поддаваясь то искушениям виртуозности – жеманно пощеголять архаическими, правда, иногда весьма счастливыми оборотами, то другим, мгновенным соображениям, в сущности чуждым, как вообще всё политическое, его сердцу и уму». «Он оставил в наследство своим соотечественникам, – продолжает Тургенев, – прекрасные образцы драм, романов, лирических стихотворений, которые – в течение долгих лет – стыдно будет не знать всякому образованному русскому; он был создателем нового у нас литературного рода – исторической баллады, легенды; на этом поприще он не имеет соперников…». Упомянув о последней поэме Толстого «Дракон», опубликованной посмертно, Тургенев признаёт, что в этом произведении поэт «достигает почти дантовской образности и силы» (С.11.184-185).

Защищаясь затем от упрёков противников А.К. Толстого, Тургенев, впрочем, несколько снизил тон, в котором выдержан некролог. Он писал Щедрину 20 декабря 1875 г. (7 января 1876 г.): «…я продолжаю думать, что Т<олстой> хотя второстепенный (пожалуй, третьестепенный) – но всё-таки поэт, <…> он был человек хотя не больно умный – но хороший, и добрый, и гуманный <…>. Хвалить таких людей, как Т<олстой>– после смерти – позволительно, при жизни – дело другое» (П.14.210).

Однако главное слово было сказано Тургеневым публично. Толстой действительно явился новатором в малом эпосе, превратив балладу в стихотворную повесть и тем самым продолжив – в новую эпоху русской словесности – усилия Пушкина и Лермонтова по взаимному обогащению поэзии и прозы.

И почти тогда же, 13 (25) октября 1875 г., Тургенев поясняет Я. Полонскому: «Толстого мне очень жаль: славный был человек; но, как водится, как прежде были несправедливы к нему – как и теперь будут преувеличивать в его пользу; уже давно известно [и Тургенев цитирует строки старого французского поэта Э. Лебрена. – Р.Д.] – Глаза неблагодарны и завистливы [ NB ! – Р.Д.], память же признательна…». Упоминается и толстовский «Дракон», в котором, по словам Тургенева, «есть отличные стихи», и снова делается оговорка: «…но вообще поэзия Толстого мне довольно чужда – да и не мне одному» (возможно, имеется в виду П.В. Анненков). И в конце: «Несмотря на это, я в “Вестнике Европы” помещаю маленькую статью о нём, довольно плохую» (П.14.162).

Итак, в истории взаимоотношений двух замечательных писателей взаимная литераторская ревность сыграла свою роль. Разумеется, их дарование и мировосприятие имели свои особенности. Если прибегнуть к образам, с помощью которых Тургенев определял психологические типы, то можно сказать, что он, Тургенев, по характеру представлял собой скорее тип Гамлета, а Толстой был ближе к типу Дон Кихота. Как литератор, Тургенев старался «не только уловлять жизнь во всех её проявлениях – но и понимать её, <…> сквозь игру случайностей добиваться до типов – и со всем тем оставаться верным правде» 10 . А.К. Толстой понимал правду поэзии иначе. Он помещал эту правду над миром. Не все «проявления жизни» должны, по Толстому, интересовать поэта. Поэзия не должна служить общественной борьбе (при том что сам Толстой весьма склонен к сатире). Поэзия есть «священная жертва» Аполлону, хотя этот завет Пушкина воспринимается Толстым в романтическом духе.

И, жизнью смертною дыша,
Гляжу с любовию на землю,
Но выше просится душа…

(«И.С. Аксакову», 1859) 11 .

Между тем таланту обоих поэтов был присущ глубокий лиризм. Оба были знатоками и певцами природы (оба – страстные охотники). Оба признавали совершенно особенную роль воображения, а значит, искусства, в человеческой жизни. Вот, например, строки из очерка «Лес и степь», которым заканчивались в 1852 г. «Записки охотника»: «Идёшь вдоль опушки, глядишь за собакой, а между тем любимые образы, любимые лица, мёртвые и живые, приходят на память, давным-давно заснувшие впечатления неожиданно просыпаются; воображение реет и носится, как птица, и всё так ясно движется и стоит перед глазами. Сердце то вдруг задрожит и забьётся, страстно бросится вперед, то безвозвратно потонет в воспоминаниях. Вся жизнь развёртывается легко и быстро, как свиток; всем своим прошедшим, всеми чувствами, силами, всею своею душою владеет человек. И ничего кругом ему не мешает – ни солнца нет, ни ветра, ни шуму…» (С.3.358).

Благодаря новейшим исследованиям (работы Г.Б. Курляндской, А.И. Батюто, В.Н. Топорова, Г.А. Тиме, Ю.В. Манна и др.) стало более глубоким наше представление о философских и эстетических взглядах Тургенева. И становится понятно, что в самой их глубине Тургенев, оставаясь самим собой, был не соперником и оппонентом, а собратом А.К. Толстого по искусству.

«”Канут” графа А. Толстого, – пишет Тургенев Я. Полонскому в 1873 г., – действительно красивая вещь – едва ли не лучшая изо всего, что он написал» (П.12.122). В этой балладе на древний датский сюжет проявилась со всей силой способность Толстого воспроизводить стилистику и образность поэзии других народов. Ещё совершеннее мастерство воссоздания стиля, мастерство имитации, «пастиша» – в упоминавшейся уже его стихотворной повести «Дракон». Сила поэтического воображения соединяется здесь с прекрасным знанием истории общества и истории культуры.

Подобно тому, как Пушкин когда-то присоединил к трагедии Гёте свою «Сцену из Фауста», так Толстой в чеканных тристишиях-терцинах словно воссоздаёт теперь рассказ кого-то из персонажей «Божественной комедии» Данте. Стихи этой замечательной баллады-повести, которую автор намеревался сначала выдать за перевод итальянского повествования XII в., отмечены Тургеневым, как мы видели, дважды. И когда поэта уже не было в живых, Тургенев, то ли следуя его примеру, то ли соревнуясь с ним в мастерстве, берётся за создание своего собственного «италиянского пастиччио», как он называет его на итальянский лад, – «Песни торжествующей любви» 12 .

В отличие от произведения А.К. Толстого, это не стихи, а проза. Но объект имитации – также итальянская новелла, хотя Толстой обратился к дантовской эпохе, или, так сказать, к предрассветному времени Ренессанса, а Тургенев даже обозначил год – 1542, т.е. уже закат Возрождения. Разнятся сюжеты. У Толстого изображена встреча с чудовищным драконом в Альпах, у Тургенева рассказывается о колдовстве, заклинании мёртвых и о силе страстей. Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что, несмотря на все различия в тематике, оба автора одним и тем же методом добиваются одной и той же цели – при помощи зримых, осязаемых, обоняемых деталей они стремятся «включить» читательское воображение и сделать убедительно-реальной самую фантастическую ситуацию. И оба, один – в стихах, другой – в прозе, искусно имитируют размеренный, обстоятельный слог старинной итальянской новеллы. Сравним два примера:

Тут, камень взяв, он сильною рукой
С размаха им пустил повыше уха
В чудовище. Раздался звук такой,
Так резко брякнул камень и так сухо,
Как если бы о кожаный ты щит
Хватил мечом. <…>
… Мох, травы, корни лоз,
Всё, что срастись с корой успело змея,
Всё выдернув, с собою он понёс…
Сырой землёй запахло… 13

«За ужином Муций попотчевал своих друзей ширазским вином из круглой бутыли с длинным горлышком; чрезвычайно пахучее и густое, золотистого цвета с зеленоватым отливом, оно загадочно блестело, налитое в крошечные яшмовые чашечки. Вкусом оно не походило на европейские вина, оно было очень сладко и пряно…» (С.10.52) 14 .

Концовки обеих повестей остаются открытыми, разомкнутыми. Завершая сюжет, Толстой возвращает читателя в реальный исторический мир. Тургенев просто обрывает повествование. Но и в том и другом случае за повестями открывается неуютное пространство, грозящее бедами их героям – пространство, где как бы властвуют пушкинские «Бесы». И дракон означает у Толстого недоброе, и вовсе не любовь торжествует в повести Тургенева. Оба писателя одинаково искусно вплели в картины реальной жизни мотивы зловещей фантастики и бесовщины, провидчески предупреждая о «безднах», которые подстерегают человека в истории и в его душе.

Тургенев и Толстой одинаково отдали дань романтизму и фольклору, найдя в этом наследии ту его мрачную и мистическую часть, которая питала «Пиковую даму» Пушкина и гоголевского «Вия». Мотивы колдовства и вампиризма, вообще эстетика ужасного сближает художественный метод создателя «Призраков» и «Песни торжествующей любви» с манерой автора «Упыря» и «Дракона» 15 . Главное же в том, что в произведениях того и другого эта эстетика одинаково служит психологической правде.

Но не только глубокий психологизм, есть и ещё одна важная заслуга обоих талантов перед русской литературой. Заслуга эта состоит, на наш взгляд, в том, что, следуя за Пушкиным – великим мастером литературных стилизаций, ставших классикой поэзии и прозы, оба они – Иван Тургенев и Алексей Толстой – показали всемогущество великого русского слова, способного воссоздавать иные века, иные миры, иные стили.

Примечания.

1 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30-и т. Изд. 2-е. Письма. М., 1982. Т. 3. С. 25 (далее тома и страницы указываются в тексте).

2 Толстой А.К. Собр. соч.: В 4-х т. М., 1980. Т. 4. С. 300.

3 Там же.

4 Толстой А.К. Собр. соч.: В 4-х т. М., 1964. Т. 4. С. 77.

5 Письмо к С.А. Миллер от 6 октября 1856 г. (Толстой А.К. Собр. соч. (1980). Т. 4. С. 318).

6 Письмо от 26 апреля 1869 г. (оригинал по-французски) (Там же. С. 445).

7 Письмо от 3 (15) апреля 1872 г. (Там же. С. 527).

8 Там же. С. 516.

9 Там же. С. 569.

10 Письмо к В.Л. Кигну от 16 (28) июня 1876 г. (Тургенев И.С. Полное собрание соч. и писем: В 28-и т. Письма. М.;Л., 1966. Т. 11. С. 280).

11 Толстой А.К. Собр. соч. (1980). Т. 1. С. 116.

12 «Я вчера получил Ваше письмо – и очень рад, что моё италиянское “пастиччио” найдено годным…» (М.М. Стасюлевичу от 11/23 сентября 1881 г.) (Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28-и т. Письма. М.;Л., 1968. Т. 13. Кн. 1. С. 119).

13 Толстой А.К. Собр. соч. (1980). Т. 1. С. 397.

14 О «Песни торжествующей любви», в частности, см.: Габель М.О. «Песнь торжествующей любви» Тургенева: (Опыт анализа) // Творческий путь И.С.Тургенева: Сборник. Петроград, 1923. С. 202 – 225; Зельдхеи-Деак Ж. «Таинственные повести» Тургенева и русская литература XIX в. // Studia slavica . 1973. T . 19. Fasc . 1-3. P . 347-364; Муратов А.Б. Повесть И.С. Тургенева «Песнь торжествующей любви» // Ibid . 1975. T . 21. Fasc . 1 – 4. P . 123 – 137; Арсеньев Н. Поэт А.К. Толстой (Служение красоте и борьба за права духа) // Записки Русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1976. Т. 10. С. 45 – 46.

15 О внимании Тургенева к мотивам, выходящим за пределы поверхностной «трезвой правды», см.: Батюто А.И. Творчество И.С. Тургенева и критико-эстетическая мысль его времени / Отв. ред. К.Д. Муратова. Л., 1990. С. 220; Курляндская Г.Б. И.С. Тургенев: Мировоззрение, метод, традиции. Тула, 2001. С. 100 – 147; Туниманов В.А. О «фантастическом» в произведениях Тургенева и Достоевского // Русская литература. 2002. № 1. С. 22 – 37; Полубояринова Л.Н. Мотив вампиризма в балладе И.В. Гёте «Коринфская невеста» и его отражение в русской литературе (А.К. Толстой, И.С. Тургенев, В. Роньшин) // Гёте: Жизнь. Творчество. Традиции. Санкт-Петербургские Гётевские чтения (1998 – 2001). СПб., 2002. С. 156 – 182.

Содержание "Спасский вестник" №12. 2005 г.

 

:: начальная страница :: новости :: биография :: музеи :: театр :: библиотека :: галерея :: гостевая :: ссылки :: e-mail ::


© 2002-2014

Яндекс.Метрика

?>